Идеологическая «встряска»: NYT рассказала, почему в последних фильмах бондианы не видно Китая

Хотя последние пять картин киносериала об агенте Джеймсе Бонде совпали с подъёмом Китая, ни в одном из этих фильмов серьёзного внимания Поднебесной не уделили, пишет обозреватель The New York Times Росс Даутхэт. По мысли журналиста, хотя для Голливуда, который не желает терять китайский рынок, такая ситуация вполне нормальна, при ближайшем рассмотрении это отсутствие главного геополитического соперника оказывается симптомом постигшего США идеологического переполоха, из-за которого в стране до сих пор не могут определиться, как относиться к КНР.

Reuters

Новая глава бондианы, получившая название «Не время умирать», — особенная, и дело не только в том, что она стала последней для актёра Дэниела Крейга: кинофраншиза только что закрыла очередной период с одним главным исполнителем, и на протяжении всех вошедших в неё пяти фильмов, наполненных путешествиями по всему свету и интригами, продюсеры умудрились почти ни слова не сказать о Китае, пишет обозреватель The New York Times Росс Даутхэт. Да, ненадолго действие переносилось в Шанхай и Макао, а один из злодеев в прошлом вынес пытки со стороны агентов китайских спецслужб (и то эти пытки были элементом его биографии и на экране не появлялись) — но в целом в фильмах этого этапа бондианы, выходивших аккурат в годы стремительного подъёма Поднебесной, намёков на то, что главный соперник Америки имеет всё-таки больший вес, чем любая другая типичная для этой серии экзотическая локация, найти почти невозможно, подчёркивает журналист.

«Справедливости ради стоит отметить, что фильмы о Бонде периода холодной войны на России тоже не слишком зацикливались — в приключениях агента ему часто противостояли не советские противники, а суперзлодеи без гражданства, — продолжает Даутхэт. — Но реальность российской мощи сущность киносериала в те времена всё-таки пронизывала, и в пяти фильмах бондианы 70-х и 80-х годов появлялся глава КГБ, которого играл один и тот же актёр». 

Впрочем, то обстоятельство, что Китая в мире Бонда не существует, лишь следствие того, что его не существует в американском кинематографе вообще, полагает автор. «Из-за боязни потерять китайский рынок — а также на фоне агрессивного применения Пекином коммерческой мягкой силы — ни в одном кассовом фильме, выпущенном в почти четвертьвековой период после выхода «Семи лет в Тибете» с Брэдом Питтом и «Красного угла» с Ричардом Гиром, коммунистический режим в существенно негативном свете не выставляли. Вместо этого в продуктах нашей поп-культуры Китай предстаёт либо в расплывчато-аморфном виде, как было в «Марсианине» и «Прибытии», либо в фантастическом, как в «Мулан» и «Шан-Чи», — констатирует журналист. 

Впрочем, столь же часто Китай в американском кино практически вообще не появляется — собственно, как и было в фильмах о Бонде с Крейгом, пишет Даутхэт. Как рассуждает обозреватель NYT, хотя азиатская популярная культура оказывает на США всё более серьёзное влияние, все лавры здесь достаются Южной Корее и Японии, тогда как Поднебесная — несмотря на всю свою мощь, тесные экономические связи с США и внимание, которое ей оказывают в рамках дискуссий о политике, а с некоторых пор ещё и о здравоохранении — остаётся территорией, доступной только экспертам, и её внутренний уклад и культура кажутся американцам гораздо более далёкими и непонятными. 

В результате Китай пребывает с внутриамериканской политической полемикой в «переменчивых, непростых и странных отношениях», полагает автор. Как напоминает читателям журналист, 15 лет тому назад всё было проще: американский политический истеблишмент «по умолчанию» придерживался курса «открытости Китаю» — политики, компонентами которой были торговые отношения, надежда на то, что Китай либерализуется, и порой зависть из-за, как тогда казалось, серьёзного технократического потенциала КНР. Экономическим анализом последствий тесного взаимодействия между США и Китаем для американского рабочего класса и выражением тревоги по поводу геополитических амбиций Пекина в те времена занимались главным образом ультраправые и ультралевые. Однако когда в Америке осознали, что открытость Китаю не подтолкнёт его к либерализации, а к тому же оборачивается для американской глубинки серьёзными социально-экономическими издержками, страну поразила идеологическая «встряска», которая продолжается до сих пор, отмечает Даутхэт. 

В среде американских левых властвуют несколько импульсов. На том фланге есть «не слишком влиятельные, но удивительные радикалы» в виде так называемых «танкистов» — такое наименование они получили в честь коммунистов, оправдывавших в своё время решение СССР отправить танки в Венгрию, — которые (главным образом в интернете) активно выступают за китайский режим; есть «левые в стиле Берни Сандерса», которые критикуют Пекин по вопросам торговли и нарушения прав человека, но очень боятся делать заявления, которые могут быть восприняты как бряцание оружием; и, наконец, есть группа, которая убеждена в том, что климатические изменения достигли таких угрожающих масштабов, что не оставляют выбора кроме взаимодействия с КНР, пишет обозреватель NYT. 

Тем временем американские центристы избавились от оптимистичных надежд на то, что Китай превратится в демократическую страну, — но пока не определились, следует ли им идти путём конфронтации и пытаться разорвать экономические связи с КНР, либо же такой разрыв в условиях глобализации в принципе невозможен, и Вашингтону следует, пусть и «зажимая нос», укреплять отношения с Пекином, разъясняет автор. В администрации нынешнего президента Джо Байдена присутствуют представители обеих этих групп, отмечает он.  

На правом фланге в XXI веке тоже несколько объединений: есть носители «ментальности холодной войны 2.0», для которых Поднебесная выступает как масштабная идеологическая угроза и «помесь коммунизма старой школы с технологиями слежки XXI века, грозящая сделать тоталитаризм снова великим»; есть реалисты, которые рассматривают Китай как традиционного соперника в гонке великих держав, и отдают приоритет военному сдерживанию; а есть сторонники той точки зрения, что Китай и США переживают упадок и на таком фоне сближаются, страдая от похожих проблем: начиная с падения рождаемости и заканчивая социальным неравенством и всеобщей неудовлетворённостью граждан, которую пестует интернет, перечисляет Даутхэт. Впрочем, есть среди правых и те, кто, придерживаясь этой последней позиции, восхищается Китаем, поскольку он хотя бы пытается бороться с этим упадком такими методами, которые либеральные общества себе позволить не могут, как, к примеру, было, когда Пекин взялся отучать свою молодёжь от компьютерных игр, которые назвали «духовным опиумом», подчёркивает журналист. 

По мнению автора, за всеми этими разногласиями кроется лишь один вопрос: «Что же за режим на самом деле представляет собой китайское правительство?» «Марксистско-ленинское государство с элементами капитализма? Авторитарную меритократию? Фашистский механизм с некоторыми чертами маоизма? Новую форму цифрового тоталитаризма? Неоконфуцианский порядок, который проецирует древний консерватизм через современный однопартийный строй? Или же тёмное отражение Америки эпохи интернета?» — приводит варианты ответа обозреватель NYT. 

Как признаёт журналист, американцы никогда не славились умением понимать другие общества, и, если в фильмах бондианы станет чуть больше злодеев из Китая, пролить на него свет это, конечно, не поможет. И тем не менее «безропотность» Голливуда перед мощью Поднебесной всё же служит полезным окном, которое позволяет увидеть другую, более масштабную проблему, — и заключается она в том, что американцам нужно увидеть своего главного в XXI веке противника ясно, а они слишком часто видят лишь его искажённый образ, если вообще видят, подытоживает автор.